Карина Зурабова «Человек искусства»

Журнал «Дошкольное воспитание» №3 (2013 г.)

Евгения Монина вспоминают весело. Знакомые, коллеги, друзья-художники.

«Он встречался с рыцарями и королями, любил беседовать с великанами и шутами. Но больше всего любил художник освобождать прекрасных принцесс, запертых в пещере ужасным огнедышащим драконом. Все драконы, вампиры, чародеи и прочая нечисть, как огня, боялись нашего художника: нрава он был весёлого и умел так высмеять в своих рисунках какого-нибудь злодея, что все вокруг начинали безудержно хохотать над ним. А мы знаем, что любой, даже самый страшный людоед, если его осмеют, немедленно теряет всю свою силу», — это пишет художник Лев Токмаков.

«Евгений Монин — волшебник. Он создал свой мир — осенний: зонтики, ветер, дождь, золотые кленовые листья… Мир великанов и чудаков, благородных кавалеров и отважных разбойников, угловатых, тонких, смешных, долговязых, стремительных, — таких, как он сам», — это журналист Юлия Говорова.

«Веселая небывальщина сказочного действа становилась у Монина такой убедительной и достоверной, что ее начинали воспринимать как реальность», – это из выступления на выставке.

Просмотрев одну проиллюстрированную им книжку, рисунки Монина узнаешь везде. Не потому что он везде одинаковый, а просто – у каждого художника своя «оптика», как сказала дочка художника, и своя манера шутить. У Монина и то и другое настолько оригинально, что его персонажей встречаешь как добрых знакомых и ни с кем не спутаешь.

Школа

Евгений Монин родился в Харькове, в 1931 году. Рисовал, «как все дети» — карандашом на обоях. Каких-то чудных невиданных им зверей – слонов, носорогов. В Перми, где семья оказалась в эвакуации, Монину встретился хороший человек – профессиональный художник, который учил его рисовать. Выучил хорошо, так что в 1943 году Монин, выдержав изрядный конкурс, поступил в Москве в художественную школу – сейчас она называется «Московский академический художественный лицей», и там учат академическому рисунку как нигде в Москве. В школе он подружился с Веньямином Лосиным – как оказалось, на всю жизнь. Но дальше Лосин поступил в Суриковский институт, а Монин чуть не стал инженером. Дело в том, что отец его не представлял себе настоящего мужчину без инженерного образования, и бунтовать против него не полагалось. Нашли компромисс – Архитектурный институт.

— Как-то я отвечал на какие-то вопросы интервью, — вспоминал Монин, — где меня спросили, кто ваш учитель в области иллюстрации книги, я пришёл в некоторое замешательство, потому что не было у меня учителя. А однажды я спросил у замечательного питерского художника Валентина Ивановича Курдова, не будет ли он возражать, если я его буду называть учителем. Он сказал, что возражать не будет. Это, конечно, шутка. Но я очень любил этого художника, был с ним дружен.

Действительно, с творчеством славного художника Курдова рисунки Монина не имеют ничего общего, но надо же кого-то называть учителем, когда спрашивают! Шутка вполне в духе Евгения Григорьевича.

В институте Монин выучился-таки на архитектора, получил диплом «настоящего мужчины» и назначен был прорабом на стройку. Но, конечно, не проработал там ни единого дня. Еще в институте у него вышла первая книжка, она называлась «Паук Ананзе» — это были африканские сказки на украинском языке. Да и вообще он твердо решил рисовать. И пошел работать в «Мурзилку».

Журнал «Мурзилка» недаром попал в Книгу рекордов Гинесса как самое долговечное детское издание – под его обложкой собирались классики детской литературы и самые талантливые молодые авторы и художники. В «Мурзилке» тогда было что-то вроде клуба творческой молодежи, там даже в пинг-понг играли. Работа в журнале – хорошая школа для начинающего… нет, уже начавшего художника. Там, в редакции веселого журнала, Монин встретил Чижикова и Перцова, там же сотрудничал и Лосин. С тех пор они вчетвером дружили и рисовали, вместе оформляли книги: один делал обложку, другой – шрифты и заставки, остальные – иллюстрации… Так получилась книжка «Сказки бабки Куприянихи». Красивая книжка вышла.

Дома, которые построил Монин

Евгений Монин проиллюстрировал больше 200 книг. Награжден множеством дипломов и медалей. Побывал в разных странах. Дружил с хорошими и интересными людьми. Но ничто так не вдохновляло его к творчеству, как хороший текст.

Когда по отношению к художнику употребляют слово «литературность», имеют в виду вторичность, скучную умственность, буквальную иллюстрацию мысли. Литературность Монина – это веселый ум художника. Он тонко чувствует стиль, своеобразие литературного материала и воспроизводит его с помощью линии и краски. Иногда придумывая совершенно оригинальный сюжет, с текстом как будто не связанный. Его любимые авторы – внимание! – Ф.Рабле, Б.Шергин, О.Генри, С.Писахов – рассказчики с ярко выраженной, неповторимой интонацией и своеобразным юмором. Рабле мечтал иллюстрировать всю жизнь – да так и не пришлось, а Шергина и Писахова, чудных северных сказителей, оформлял. Больше всего Монин любил сказки иллюстрировать. Братья Гримм, Гауф, русские народные сказки, итальянские, английские, армянские, французские…

Его персонажи отчаянно смешны. Удивленные бородатые мастеровые в жилетках, размышляющие над загадками Д.Хармса. Очень серьезные люди, подпрыгивающие плотной толпой над телегой с лошадью из сказки С.Писахова. Бравый охотник с бакенбардами и в шляпе с перышком, прикинувшийся мертвым в итальянской сказке «Медвежья шкура». Неподвижно стоящая в небе над оранжевыми горами невеста в белом платье – ее несет Птенец из сказки О.Туманяна. Удивительно сделана книжка английских песенок в переводе Маршака – там изображены не только герои стихов — мельник, Шалтай-Балтай или Робин-Бобин, но и рассказчик, забавный такой парень: он подмигивает зрителям, указывает пальцем на что смотреть, удивляется, хохочет… Так художник почувствовал голос автора!

А действуют все эти замечательные люди обычно на фоне домов. Архитектурное образование не прошло даром – Евгений Григорьевич хорошо знал, как устроен дом, будь то избушка, итальянский дворец или старинный особняк в провинциальном русском городке.

— Как он рисовал архитектуру в своих книжках!.. – вспоминает Ольга Монина. — Он мог так манипулировать домиками и башнями!.. А еще он очень любил изображать русскую избушку в разрезе, ведь он все понимал, про стропила, про несущие балки, про всё – про всё.

Архитектурная доминанта пейзажа отличает почти все иллюстрации Монина, а там, где уж никак нельзя поместить дом, его роль играют деревья: они тоже каким-то образом представляют стену, крышу, комнату, на них, под ними, в них можно спать, прятаться от врагов, прикидываться кукушкой… А как прекрасно и таинственно выглядит на рисунках Монина ночь! В нее надо всматриваться: серо-черные деревья, темная пещерка – и ясная луна, освещающая велосипед и крошечного гномика. Или спящие черно-серые дома, пустынная площадь – и ловкий воришка, ведущий лошадь под пестрой попоной (Итальянские народные сказки «В моих краях»). Или огромное, темное, пушистое дерево, а сквозь его крону светятся окна дома (Я.Аким, «Разноцветные дома»).

Но самое любимое – это итальянские дворцы, эпоха Ренессанса. Дома, площади, башни, соборы, замки, крепости… Все это светится манящим розовым или оранжевым, все красиво, причудливо и весело.
Но про личные отношения художника Монина с итальянским Возрождением лучше расскажет его дочка, Ольга Евгеньевна.

Разговор с дочерью художника в интерьере

Интерьер, как положено, — кухня. Только художники умеют так организовать пространство, что типовая кухня кажется просторной, удобной и роскошной. Главный герой интерьера – старинный буфет, напоминающий сказочные монинские дворцы.

— Фамильный, — говорит про него Ольга Евгеньевна. – Практически родственник.

Ольга Монина – художник, иллюстрирует книги и преподает в Полиграфическом институте, который она закончила.

Скажите, а были у Евгения Григорьевича ученики? Он когда-нибудь преподавал?

— Нет, он никогда не преподавал. Хотя его звали. Эта мысль его увлекала еще меньше, чем быть прорабом на стройке. Прораб должен командовать, а для папы это невероятно. Между учениками и собой надо ставить какую-то перегородку, чтоб не сели на голову. А я не представляю, как бы папа это делал. Для него сказать неприятное в лицо было бы невозможно – а без этого как же быть? Для папы идеальна была компания друзей. Вот в домах творчества иногда его назначали руководителем группы, и он руководил так удачно, что потом многие вспоминали это время, как самое счастливое в своей жизни.

А дома он осуществлял какое-нибудь руководство?

— Нет. Чтобы понять, что он чем-то недоволен, надо было обладать сверхъестественной чуткостью. Ну, например, я как-то сшила себе у портнихи новый пиджак. Он взглянул на него и сказал: «Я, видно, окончательно отстал от моды». Я тогда решила, что пиджак ему просто не очень нравится, а на самом деле на его языке это означало: «Это чудовищно!»

Но, наверное, были какие-то воспитательные моменты?

— Воспитательные моменты… Один я помню. Мне было меньше пяти лет, и была какая-то французская книжка про животных, которая была заламинирована, целлофаном покрыта. И этот целлофан немножко отходил, и я помню, какой чудесный звук он издавал, когда я его отрывала! Одну страничку, вторую, третью… Я была за этим застигнута и, видимо, отругана. Ничего не было, ни наказания, ни крика – просто мне сказали, что с книгами так не обращаются, но я это запомнила навеки, это был мой кошмар детства! Книжка эта до сих пор у нас стоит, и у меня до сих пор щемит сердце, когда я ее вижу.

То есть главное, в чем состояло воспитание – как обращаться с книгами. Уважение к слову.

— Да, а был еще такой случай. Вообще-то я была смирным ребенком, но тут, в 4 года, я каким-то чудом раздобыла папин паспорт и порезала его на мелкие кусочки – «себе и Мише на билетики в кино». Кто был этот Миша и как возникла идея с «билетиками» — я не помню, но помню, что все дико хохотали. И папа хохотал! Вот такая реакция. И, хохоча, он повел меня в милицию, которая находилась в соседнем доме, и там явление рыжего хохочущего человека с растерянной четырехлетней девочкой и свежерастерзанным паспортом тоже всех почему-то развеселило. В общем, никаких проблем не возникло! А вот с книгой – да, это другое дело.

Вы занимаетесь книжной иллюстрацией. Первым учителем был ваш папа?

— Буквально – нет. Просто был период, когда я у него все срисовывала. А сам он меня не учил, но, бывало, просто выручал, когда у меня не получался заказ: я еще многого не умела рисовать, впадала в панику и рвала бумажки. Он мне тогда нарисовал какие-то детские мордочки, которые мне не удавались.

Была у Евгения Григорьевича любимая книга среди его работ?

— Очень любил итальянские сказки. Он тогда менял творческую манеру – в 78 году у него исчезла черная рисующая линия, рисунок стал более мягким, он тонировал лист гуашью или акварелью и потом протирал кистью сухой. И вот Итальянские сказки была у него одна из самых блистательных книжек этого периода. Он ведь очень любил Италию. Поездки туда были для него совершенным счастьем, ведь его друзья, вроде Карпаччо, Пьеро де ла Франческо – все они его встречали там. Все эти титаны Возрождения были для нас такими же важными и близкими людьми, как члены семьи, и все их общественные проблемы и творческие перипетии были знакомы и понятны, как, скажем, приключения папиного друга Чижикова или Лосина.

Какая книжка, оформленная Евгением Григорьевичем, вошла в вашу жизнь с детства?

— Вот книжка Овсея Дриза, я там позировала для мальчика, который съел что-то кислое. А это – Якова Акима, папа с ним дружил всю жизнь, вот эти стихи — «Гуляла девочка в лесу». Эту девочку папа с меня рисовал. И в этой же книжке есть его автопортрет – картинка к стихотворению про художника, вот он, такой рыжий…

А не было у папы книжек, которые он бы и написал и проиллюстрировал? Такие опыты были и у Мая Митурича, и у Сутеева…

— Нет. Он писал стихи. Блестящие. Писал часто к случаю – к дням рождения друзей, к каким-то событиям, но это были настоящие стихи, сложные, талантливые. Очень интересные.

Я помню выставку в Манеже – первую после его смерти. Там были удивительные картинки, «литературные», смешные, настоящие анекдоты в живописи.
Как они появились?

— Папа был хорошим художником и привык быть востребованным. А к началу 90-х вся издательская система стала пробуксовывать, крениться и разваливаться. Причем этот процесс принимал вовсе уж обидные формы. К нам приходили «новые издатели» — какие-то совсем дикие молодые люди, в трусах и в майках, — приходили, что-то смотрели и говорили: «Ммм… это нам не подходит…» Ему было уже лет 60 к этому времени. Издательства рухнули. Книжная работа накрылась. Было от чего впасть в уныние. А он… он стал писать картинки для себя. Перешел с бумаги на холст. И стал сочинять какие-то забавные истории – в этих картинках очень важен и текст, он идет в паре с изображением. Ну, например, на картине на первом плане куртуазный господин, на заднем плане – дама. От господина падает тень. И название «Портрет господина, бросившего тень на даму». Или такие картинки – уже по названиям понятно, что смешные: «Портрет дона Хуана, забывшего слова исполняемой им серенады», «Портрет господина с освещенным кончиком носа», «Грачи улетели». Вот так он и сочинял себе анекдоты, стилизованные под разные эпохи – «Короли», «Малые голландцы», «Нарышкинское барокко», рисовал эти картинки, никому не подцензурные и не подконтрольные, иногда довольно фривольные. Ведь когда они были молодые, они шалили очень весело, эдак по-бурсацки.

И вообще, когда всю жизнь занимаешься иллюстрацией, наступает момент утомления и нарабатываются вещи, которые в книгу не влезают. Так папа делал офорты к Шергину, причем с цитатами. Я тогда еще Шергина не читала, но цитаты эти знала с детства наизусть: «Царь с Капитонкой драться снялись, одежонку прирвали, корону под комод закатили». Шергин с этим чудесным чувством юмора ему очень близок был. И еще он расписывал «по Шергину», по его сюжетам, кухонные доски. Серия досок, серия офортов – из этого сложно слепить книжку.

И все это получилось из-за издательского кризиса 90-х годов?

— Ну, кризис этот даром не прошел. Ведь когда Детгиз и «Малыш» оказались в руинах – там лежала куча его книжек. Некоторые стали выходить только сейчас. Некоторые не вышли до сих пор. А что-то вообще потерялось.
Бесследно исчезли оригиналы Хармса «Тигр на улице». И еще он сделал книжку «Детские стихи Мандельштама», от которой остались только пробы. Книжку не издали, оригиналы исчезли.

На вернисаже в детской библиотеке одна молодая художница, ваша дочь, назвала Евгения Григорьевича «титаном Возрождения». Так и сказала: « Я внучка титана Возрождения!»
Как вы думаете, что она имела в виду?

— Это надо внучку спросить. Дело в том, что Монин был очень разносторонний – он делал книжные иллюстрации, живописные работы, офорты делал очень здорово, рисовал с натуры пейзажи, стихи писал. То есть понятно, что ему мало было только книжных картинок. Он был Человек Искусства. Искусство — это была его главная жизнь. Пока папа и его друзья все были молоды, веселы, здоровы и прекрасны — была еще их дружба, семья, дети… а потом, позднее, когда пошли болезни и исторические катаклизмы, это была эмиграция — в искусство, к этим, к Джотто, к Брунеллески, к Пьеро де ла Франческо.

Из интервью Евгения Монина:

Очень люблю Возрождение не только раннее, но и позднее. Этим никого не удивишь: все любят. А то, что оно с некоторой иронией преломляется в моём творчестве, так это желание уйти от проблем сегодняшнего дня и спрятаться за эту ширму. Но все же я полагаю, несмотря на пристрастие и любовь к какой-то определённой эпохе, совершенно необходимо, чтобы чувствовалось, что работа сделана художником современным.

Евгений Монин проиллюстрировал свыше 200 книг, 24 из которых отмечены дипломами всесоюзных и всероссийских конкурсов искусства книги. Работы художника находятся в Государственной Третьяковской галерее, Государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина, Среднесловацкой картинной галерее, художественных музеях и галереях России. За цикл иллюстраций «Итальянские сказки» художник награжден специальным дипломом «За выдающиеся достижения в иллюстрировании книг» , а за иллюстрации к книге «Английские сказки» ему присуждена серебряная медаль Российской Академии художеств.

Персональные выставки Евгения Монина видели в России, Финляндии, Словакии, Швейцарии, Японии и других странах.

За участие в выставке русского искусства в Японии заслуженный художник России удостоен был диплома и личного послания губернатора города Токио.

Все это свидетельствует, что работы Монина современны не только по каким-то приемам техники, но в первую очередь – по мысли, по ощущению мира: немного странного, тревожного, но в общем весёлого и динамичного, наполненного поэзией, красотой и голосами всех веков мировой культуры.