Ирина Квателадзе «Мастерство совершенства»

Иллюстратор Ника Гольц

Ника Георгиевна, когда Вы начали рисовать? И когда проиллюстрировали свою первую книгу?

– Первая книжка была 50 лет назад. А рисовать… наверное, с самого рождения. Я рано стала читать, читала много и с интересом. И рисовать начала так же рано. У меня было увлечение – издавать собственные книги. Писала какие-то текстики и рисовала к ним картинки. После смерти мамы, в ее архиве, я нашла одну такую книжечку – из какой-то серой бумаги, примитивно переплетенную… Там была история про чертиков, которые пошли путешествовать. Книжка была с жуткими ошибками, с зеркально написанными буквами – знаете, так вот дети лет в 5–6 иногда пишут буквы наоборот?.. А рисовала я всегда, сколько себя помню. Причем именно иллюстрации к собственным выдуманным историям.

Этому способствовала обстановка в семье?

– Да, безусловно. Я росла в художественной атмосфере. Мой отец, Георгий Павлович Гольц, академик архитектуры, был еще и замечательным художником. Он работал и в театре, и в графике. Когда меня надо было «заткнуть» книжкой, мне давали книги по искусству. Так что не рисовать мне было решительно невозможно. Потом я поступила в художественную школу. Это, наверное, был мой первый самостоятельный поступок. Родителей в тот момент даже не было в Москве, я жила у тети и просто пошла и сдала экзамены. В Московскую среднюю художественную школу (МСХШ), которая теперь называется лицеем (Московский художественный академический лицей при Московском академическом художественном институте имени Сурикова – Прим. ред.). Я там училась с упоением до войны, а когда началась война, нас отправили в эвакуацию в Башкирию. Мы там работали в колхозе в пользу обороны. Это был страшный подъем. Сейчас в лицее проходит выставка тех работ, которые были сделаны в эвакуации.

А потом меня забрал отец, который с Академией архитектуры был эвакуирован в Чимкент. Я окончила обычную среднюю школу. И уже по возвращении в Москву поступила в институт имени Сурикова.

Это было твердым намерением — поступать именно в художественный?

– Да, только в художественный. Ну, а если не поступлю, то я решила, что пойду работать в зоопарк – я очень любила зверей. Вот такая была альтернатива (улыбается). Но меня приняли. Я отучилась в Суриковском 7 лет, так как меня потом перевели на монументальную живопись. После окончания института заниматься монументальной живописью я не стала, но о том, что училась на этом отделении, у Николая Михайловича Чернышева, совсем не жалею. Это был прекрасный педагог и блистательный художник. Я очень его любила. Единственная монументальная работа, которую я сделала со всей страстью, это роспись стены в строящемся тогда на Ленинских горах Музыкальном театре Натальи Ильиничны Сац. Мой отец очень много с ней работал. Он умер, когда мне было 20 лет – в 1946 году. И Наталья Сац хотела, чтобы был восстановлен его спектакль-пантомима «Негритенок и обезьяна» – уже в виде балета. Я оформила для них этот балет и расписала стену театра, включив в роспись два панно по эскизам отца. Эта роспись до сих пор существует.

Как Вы пришли в графику?

– Нужно было как-то зарабатывать. Я стала рисовать открытки, делала какие-то иллюстрации. Как-то втянулась, а потом и вовсе полюбила. Тем более что это всегда было моим. А когда оказалось, что можно иллюстрировать не только «первый раз в первый класс», но еще и Андерсена… Я никогда прежде не испытывала такого безмерного счастья, как в тот день, когда мне дали несколько листочков со сказкой «Стойкий оловянный солдатик»!.. Ну, а теперь я как наркоман – не могу без книги.

Вы до сих пор работаете?

– Да, я до сих пор востребована как график. Более того, у меня сейчас «окон» между заказами гораздо меньше, чем было раньше. Раньше такие перерывы я использовала на иллюстрации – просто для себя. Понимаете, в иллюстрации, как в переводе, очень много параллельных моментов. Переводчик, в сущности, пишет книгу заново – отталкиваясь от оригинала. Также и иллюстратор. Это уже не просто книги, написанные каким-то автором. Это книги, прочтенные и увиденные мною, показанные моими глазами. Это я их так прочувствовала. Это сотворчество…

Что помогало больше всего в работе?

– Образование. Причем не только полученное в школе и в институте. Теперь, оценивая то домашнее образование, которое мне дали родители, я могу сказать, что это было европейское образование. Я любила античные мифы, любила историю костюма, я Шекспира читала с 10 лет… Это не умаляло и не умаляет русской культуры, но это дополняет ее.

Вы возвращаетесь к книгам, которые уже проиллюстрировали однажды?

– Да, да, конечно! К одному и тому же автору. Некоторые не могут возвращаться, а я могу. Даже люблю.

Потому что каждый раз по-разному?

– Не совсем. Может быть какой-то общий момент, какой-то общий образ… Я сейчас сделала 7 книг Андерсена для издательства «ЭКСМО». За эту работу я получила серебряную медаль Академии художеств. Но есть я шесть лет жила только этим автором. Так еще совпало, что у меня друзья в Дании. Я датского, к сожалению, не знаю, а они – русисты. И вот они практиковались на мне в русском, когда я ездила к ним в гости (улыбается). После Дании Андерсен стал немножко другим для меня, я стала его немного иначе видеть, иначе понимать. Сейчас уже заканчивается андерсеновский бум, вызванный его юбилеем. Но я могла бы начать его заново. Вот только закончила, но мне уже опять кажется, что что-то не то, что можно было сделать по-другому…

А кроме Андерсена? Каких еще авторов любите?

– Еще я очень люблю Гофмана. Мне хочется проиллюстрировать его всего. Я много раз возвращалась к «Щелкунчику». И сейчас опять делаю его для издательства «Махаон». Делала «Крошку Цахеса», но сейчас вернулась бы к нему снова и сделала бы, как мне кажется, лучше.
Мне исполнилось 80 лет. Когда-то мне казалось, что это что-то такое совсем дикое, невозможное… Но сейчас я работаю лучше, чем 40 лет назад. Мне так кажется (улыбается)…

Чем лучше?

– Как-то живее, сосредоточеннее, интереснее. Самостоятельнее, наконец. Мне теперь, по большому счету, плевать на все образцы. Я могу позволить себе ни на кого не оглядываться.

Ну да… Вы сама как образец…

– Да. Единственное, что хочется – это успеть. Потому что времени у меня, конечно же, осталось немного. Успеть что-то сказать, выразить…

Что для Вас самое главное, самое важное в работе над книжной иллюстрацией?

– Я должна не просто любить, а обожать своего автора. Иначе я не могу работать. Иллюстрируя Уайльда, я была в него влюблена. Теперь, когда я прочла его биографию, он мне гораздо менее симпатичен (улыбается). Также я любила Гофмана, очень была увлечена Владимиром Одоевским, Александром Погорельским.

А Пушкина? Было бы логично…

– Пушкина я просто не рискую иллюстрировать, потому что это какая-то запредельная для меня высота, которая, быть может, и не нуждается в иллюстрации…

А что греет у Пушкина? Если бы все-таки отважились?..

– Я не знаю. Я никогда не думала… Он ведь настолько прекрасен! А вот «Петербургские повести» Гоголя я сделала. И сделала бы снова, хотя это очень трудная, очень тяжелая вещь.

А что не нарисовали — из того, что хотелось?

– «Жизнеописания кота Мура» Гофмана. Все время в голове, что надо, надо это сделать! Но все никак. Никак не могу приняться. Все какая-то наплывающая работа. Вот думала, что лето будет свободным, но предложили «Щелкунчика» – и мне жалко от него отказываться. Предложили опять Уайльда, цветного. Тоже интересно.

50 лет назад, когда случилась первая книжка, была совсем другая страна. Потом страна изменилась. Потом еще раз изменилась… Когда было сложнее и интереснее работать?

– Интересно работать всегда, потому что интерес зависит только от себя самой. Сложнее… Я, конечно, сформировалась в советское время, и тогда нам всем казалось, что существуют ужасные препоны, что цензура политическая пронизывает все, что многое нельзя и вообще опасно. Теперь я понимаю, что все это были детские шалости по сравнению с той цензурой денег, которая царит сейчас. Это гораздо страшнее. Потому что советскую цензуру можно было обойти, особенно в детской книге. Можно было что-то сказать между срок, как-то завуалировать… Сейчас все гораздо серьезнее. А «стражи» – суровее. Я что-то предлагаю, а мне в ответ – не купят. И это уже как закон. Сделать уже ничего нельзя. Не знаю, замечали вы или нет, но сейчас издаются одни и те же авторы. Издатели смотрят друг на друга, друг другу подражают, друг на друга оглядываются. Хотят во что бы то ни стало продать – за счет броскости, чтобы поярче было, попушистее…

Если в советское время «Детгиз» печатал откровенно плохо – на плохой бумаге, с плохим качеством, то сейчас другая крайность – бумага отличная, хорошая краска, но дурной вкус. И это очень страшно. Это опасно именно для детей, потому что первая книга откладывается в сознании как никакая другая. Я помню одну из первых своих детских книжек – «Три толстяка» с великолепными рисунками Добужинского, которую люблю всю жизнь. А сейчас что? Аляповато, грязно, ярко… Да, и сейчас работают хорошие художники, их много, но они теряются в массе дурного вкуса. Иногда страшно за книгу, потому что читать стали гораздо меньше. Гораздо. А издатель пытается сделать книгу еще круче, чем мультик. По моему глубокому убеждению, это не путь. Ну что же… мы можем только делать… пытаться прививать вкус…

Вы сказали, что в детской книге можно было позволить себе больше. Позволить что?

– Немного свободы. Понимаете, то, что во взрослой иллюстрации считалась формализмом, в детской книге было отчасти допустимо. И это при том, что тогда формализмом считалось абсолютно все, что выходило за рамки социалистического реализма. При этом было совершенно непонятно, что же на самом деле считать соцреализмом. Само это понятие – абсурдно. Ведь если социалистический, то не реализм. А если реализм, то уже точно не социалистический. И тем не менее (улыбается)… И если во взрослой книге все намеки считывались, и за них могло очень даже здорово влететь, то у нас за счет детскости все прощалось. Поэтому очень много прекрасных, первоклассных художников работало именно в детской книге. Лебедев, Конашевич, Чарушин-старший… Целый ряд современников создавали на плохой газетной бумаге настоящие произведения искусства.

Я как-то спорила с одним коммерческим директором. Я убеждала его попробовать сделать иначе, отойти от стереотипа, потому что была уверена – купят. Не обязательно печатать книгу с золотом и блестками. Но в ответ слышала неизменное: нет, мы лучше знаем. А на самом деле это не так. Потому что и моя «Снежная королева», и мой «Гадкий утенок» продавались мгновенно. Их переиздавали много раз, и каждый раз тираж быстро расходился. Это говорит о том, что вкус у людей все-таки есть, несмотря на то что издатели думают иначе. Ведь все эти жуткие Барби и премерзейшие Синдереллы – это все не наше, это все чужое. Мне бы очень не хотелось, чтобы нынешние книгоиздатели потеряли специфику русской иллюстрации.

Приходилось когда-нибудь рисовать то, к чему не лежала душа?

– Как вам сказать… Были, конечно, книги проходные, случайные. Но я никогда не брала то, к чему не лежало сердце. Не потому что я борец. Я просто не могу иначе, я не могу себя ломать. Когда мне предложили проиллюстрировать рассказ про Ленина – про какие-то дурацкие чистые тарелки, я не смогла отказаться, но нарисовала просто три тарелки и все.

А чем компенсировалось?

– Ну, я делала что-то для себя. Иллюстрации, пейзажи…

Детские или взрослые?

– А кто знает, сказки вообще для детей или для взрослых? Андерсен ведь не писал для детей, он свои сказки королю читал. А Шекспир – это взрослая или детская литература? А Гоголь? Это все так сложно, так неоднозначно…

Расскажите, как складывалась творческая жизнь? Были какие-то кризисы?

– Наверное, были. Это ведь трудно… Вообще каждая книга – это такой маленький творческий кризис. Я когда начинаю, меня посещает полное отчаяние. Мне кажется, что она не получится, что у меня ничего не выйдет, что я не сделаю…

А потом? Как рождается иллюстрация?

– Очень важно первое прочтение. На самом деле во время первого прочтения все как раз и возникает. Но для этого необходима абсолютная концентрация, которая легче всего достигается в транспорте. Дома все отвлекает, а вот в транспорте – в троллейбусе или метро – я полностью изолирована от внешнего мира. Потом думаешь, думаешь, ночью не спишь. Потом начинаются почеркушки, пытаешься попасть в размер – и вот тут и посещает полное отчаяние, потому что ничего не получается. И мне уже кажется, что я никуда не гожусь и мне надо на помойку… А потом вдруг каким-то одним коготком за что-то зацепишься, за одну картинку всего лишь, и тогда работа уже пошла. Это самое счастливое время. А потом все опять не так, все опять ужасно, и хочется снова и снова все переделать. Спасает срок сдачи работы: звонят и говорят, что пора. Но иногда работа не получается до самого конца. И творческие неудачи были, и немало.

Как Вы их переживали?

– С огорчением. Вот до сих пор горюю, что свою любимую «Русалочку» сделала так, что не могу на нее смотреть. И самое обидное, что до сих пор не понимаю почему. Делала с любовью, на подъеме, а вышла дрянь.

А цветы и пейзажи — это в перерывах между книжками?

– Я очень люблю путешествовать. Практически все свободное время и все свободные деньги трачу на поездки. Делаю наброски, а заканчиваю уже дома. А цветы… Я их всегда рисовала. Это уже отдых, это между делом. Вот выдался день, красивые цветы расцвели, и мне захотелось их нарисовать… Правда, с какого-то момента я перестала ставить букеты. Я ставлю и вижу, что они живые. И после этого обрезать их уже ужасно, невозможно… Потому что когда они стоят в вазе, они шевелятся… Не то чтобы к солнцу тянутся, а просто меняют положение. Вот вы когда-нибудь обратите внимание на это. Посмотрите и увидите, что они живут… Я никогда не любила слово «натюрморт». По-немецки это гораздо точнее – Still Leben – тихая жизнь. Потому что это не мертвая натура. Это тихая жизнь…

ГОЛЬЦ Ника Георгиевна

Заслуженный художник России.
Родилась в Москве в 1925 году.
Отец – известный архитектор, академик архитектуры.
Окончила Московский государственный художественный институт имени В.И. Сурикова, мастерскую Н.М. Чернышова.
В книжную иллюстрацию пришла в 1955 году.
В 1956 году в издательстве «Детгиз» вышла первая проиллюстрированная ею книга «Стойкий оловянный солдатик» Г.-Х. Андерсена.
Работает в книжной и станковой графике в издательствах «Детская литература», «Советский художник», «Советская Россия», «Русская книга», «Правда», «Художественная литература», «ЭКСМО-Пресс» и др.

Основные работы

«Сказки» О. Уайльда
«Петербургские повести» Н. Гоголя
«Черная курица, или Подземные жители» А. Погорельского
«Тим Таллер, или Проданный смех» Д. Крюс
«Повести и рассказы» В. Одоевского
«Сказки и истории» Э.-Т.-А. Гофмана
«Сказки» В. Гауфа
«Немецкая народная поэзия XII–XIX веков»
«Сказки матушки Гусыни» Ш. Перро
«Английские и шотландские народные сказки»
Сказки А. Шарова «Волшебники приходят к людям», «Кукушонок, принц с нашего двора», «Мальчик-одуванчик и три ключика», «Человек-горошина и простак»
«Сказки» Г.-Х. Андерсена

Выставки

1964 – Канада, Индия, Дания;
1968 – Югославия;
1971, 1973 – Италия;
1975 – «Книга-75»;
1985 – Германия. Выставка иллюстраторов произведения братьев Гримм в Берлине;
1990 – Дания, г. Орхус;
1993 – Дания, г. Вейле совместно с датскими художниками.

источник