Московский Комсомолец № 25402 от 16 июля 2010 г
— Вы, наверное, думаете, что я помешан на медведях и рисую только их? На самом деле мои самые любимые модели — коты. Сейчас, например, рисую хвостатых любимцев в образах известных людей. — И Чижиков достает из папки мурлыку, у которого вместо рта — черный квадрат (прототип кота Малевича).
А медведи… Вы знаете, олимпийский мишка доставил мне столько переживаний, что до сих пор мне тяжело все это вспоминать.
“В 9-м классе я пришел к Кукрыниксам с огромным чемоданом с рисунками”
— Виктор Александрович, свой первый рисунок вы помните?
— Я его нарисовал аж в 10 месяцев. Моя кровать стояла у стены, и отец, который считал, что ограничивать художника размерами листа неправильно, разрешал мне рисовать прямо на стенке. И вот я во весь разворот своей детской руки чертил какие-то линии, окружности, в общем, шуровал от души. Этим детство мне и запомнилось — все время жутко хотелось рисовать.
— Какие-нибудь рисунки сохранились?
— У меня есть альбом, датированный 37-м годом. Тогда рисовал я так: изображал на бумаге поросенка, которого вполне можно было перепутать с любым другим животным, и произносил его название, например “Ху-ху”. Ну, то есть “хрю-хрю”. Отец соблюдал мою детскую фонетику и подписывал рисунок так, как я и говорил. Это был мой первый альбом, и я благодарен папе, что он его сохранил.
— Вообще-то большинство родителей, увидев разрисованные стены, схватились бы за ремень… Похоже, ваш отец был настроен вырастить из сына художника. Он тоже был представителем творческой профессии?
— Они с мамой работали архитекторами в Морфлоте. Да что там, отца я боготворил! Особенно здорово он рассказывал сказки: каждую ночь садился ко мне на кровать с альбомом и карандашом, и когда начинал рассказ, то тут же рисовал на листе персонажа. “Жила-была Красная Шапочка…” — и рисует девочку в шапке. В то время ведь не было телевизора, так что для ребенка это было настоящим чудом.
— Когда началась война, вам было шесть лет. Запомнили что-нибудь из тех времен?
— Я хорошо помню, как мы с мамой плыли в эвакуацию. На палубе нашего буксирчика стояли большие палатки, каждая на четыре мамы и четыре ребенка. И вот однажды нас начали бомбить. Я с другими детьми носился по барже, играл в прятки, как вдруг наши матери затащили нас в палатки и накрыли своими телами. И нам всем вдруг стало так смешно! А хохотали мы над мальчиком, которого придавила довольно полная мама.
Еще я до сих помню облик замечательного человека, который работал на теплоходе, где мы плыли в ту же эвакуацию. Судно называлось “Власть советам”, и мы, дети, сутками напролет торчали у машинного отделения, по которому ходил совершенно очаровательный дядька, молодой, здоровый, в тельняшке, и постоянно вытирал грязные руки какой-то паклей. Когда он проходил мимо, мы протягивали ему чистые ладошки и умоляли, чтобы он и нам испачкал руки. И он так щедро подходил и тер наши ладони! Вот ведь загадка природы — он нам не подарил булочку или конфету, а запомнил я его на всю жизнь.
— Школьные уроки рисования вам запомнились?
— Я запомнил четвертый класс, потому что тогда впервые столкнулся с предательством взрослых. Наступало 800-летие Москвы, и нам объявили — кто любит рисовать, пусть подготовит альбом ко Дню города, в котором будет отражена Москва современная и на заре ее возникновения. Лучшие работы пообещали отправить в методический фонд школы. Я завелся. Альбом получился очень хороший, и его торжественно передали в фонд школы…
— Так в чем же предательство?
— Об этом я узнал только год спустя. Пробегая как-то мимо помойки, я заметил на асфальте какие-то знакомые рисунки. Там лежали все наши работы, безжалостно выброшенные библиотекарем…
— Повезло еще, что этот случай не отбил у вас желания рисовать. На творческий путь вас ведь направили сами Кукрыниксы…
— До сих пор помню первую встречу с ними. Я учился в девятом классе, и знакомый художник договорился, что Кукрыниксы примут меня в мастерской. Волновался я жутко, собрал все свои работы в огромный папин чемодан и пошел к ним в мастерскую. Чтобы оттянуть встречу, пошел пешком по лестнице, остановился у двери перевести дух — и тут на меня выбегает с мусорным ведром один из Кукрыниксов. “Ты Витя? Откуда такой старый чемодан?” Стали смотреть рисунки, и им очень понравились мои шаржи. “Ты личность! Бог уже позаботился о том, чтобы у тебя была хорошая профессия. Приходи к нам раз в полгода и показывай свои работы”. Так я понял, чем буду заниматься в жизни.
— И как вы стали иллюстрировать детскую литературу?
— Быть детским художником нигде не учат, ими становятся те, кто хорошо помнит, что им было интересно в детстве. Мне еще в школе нравилось рисовать иллюстрации к сказкам, для себя. Кстати, вы знаете, я ведь дальтоник. Не различаю оттенки красного, коричневого, зеленого, розового. Вот у вас какого цвета кофточка? Зеленого? Мне она кажется желтоватой. Но это не мешает рисовать, просто подписываются цвета в красках. Сначала я работал в газетах и журналах, в 56-м году стали выходить “Веселые картинки”, с того момента я с ними сотрудничаю, с 58-го рисую в “Мурзилке”. Детские книжки стал иллюстрировать с 60-го года. И вот так постепенно я вошел в детскую книгу, из которой до сих пор и не выхожу.
— А у вас есть любимый персонаж, нарисованный вами?
— Петя и Потап. Это мальчик и медведь, герои книжки, которую я сам и написал, и проиллюстрировал, они одни из самых любимых. Причем эта книга впервые вышла в Японии, а потом уже и в России. Для “Веселых картинок” я придумал девочку Машу и куклу Наташу, тоже очень их люблю. А потом коты пошли… Заказывали и ставших потом известными персонажей. Айболит, кот Матроскин, Дядя Федор — главное, их нужно было нарисовать так, чтобы они не были похожи на героев, нарисованных до этого. То же самое касается и олимпийского мишки — придумать так, чтобы он отличался от прежних медведей. А то ведь была бы куча претензий.
“Мой олимпийский мишка похож на штангиста, который взял вес”
— К моменту Олимпиады-80 вы уже были известным художником, членом редколлегии “Мурзилки”, сотрудничали с “Веселыми картинками”, “Крокодилом”, проиллюстрировали сотни сказок. Как судьба вас свела с олимпийским комитетом?
— Все началось с того, что зимой 1977 года мой друг Володя Перцев шел по улице, и ему навстречу попался один из руководителей Союза художников. У них завязалась беседа, в ходе которой знакомый поведал, что комитет сбился с ног, разыскивая идеальный талисман для Олимпиады, и предложил: “А почему бы вам, художникам детской книги, не попробовать нарисовать талисман?” Мы заинтересовались.
— Вы уже знали, что рисовать нужно именно медведя?
— Ну да, животное уже к тому времени было выбрано: в передаче “В мире животных” провели опрос телезрителей и решили, что будет мишка. Мы вчетвером заперлись в мастерской и начали рисовать медведей, каждый своих. Эскизов получилось много, и через две недели мы отнесли все в Олимпийский комитет. Там посмотрели наброски и спросили — а этого вот кто нарисовал? Мой товарищ ответил — Чижиков. “Вы ему скажите, чтобы к апрелю он этого медведя нарисовал бы в цвете”. Я все сделал и вовремя сдал.
— Куда ему пририсовать олимпийские цвета, тоже вы придумали?
— О, над этим я ломал голову почти полгода. И вот в августе я увидел сон. Так бывает: когда долго над чем-то думаешь, решение может присниться. Мне приснился пояс с олимпийскими кольцами. Утром же я поехал в комитет, взял рисунок и довел его до конца. И вот когда я врисовал пояс, то понял, что получилось хорошо. Потому что медведь стал похож на штангиста, взявшего вес и очень довольного этим!
— Как же у вас получилось сделать мишку таким, что миллионы людей плакали, глядя, как он улетает в небо? Что его отличает от символов других стран?
— Первым делом я изучил все талисманы, которые были до него. И знаете, что сразу заметил? Ни один из них не смотрел в глаза. Немецкая такса вообще без глаз, канадский бобр являл собой некое замкнутое существо, перевязанное ленточкой. А мой мишка — это первое обращение талисмана непосредственно к человеку. У портретов есть такая особенность — куда ни пойдете, он отовсюду на вас смотрит. То же самое я сделал с мишкой, но он смотрит по-доброму.
— А что за история с местонахождением оригинального рисунка? Он хранится у вас?
— Вы будете удивлены, но я понятия не имею, где сейчас мой мишка. Много лет назад у меня хотела купить его Третьяковская галерея — первый цветной рисунок, тот самый, который я нарисовал к апрелю 1977 года. Я отправил их в оргкомитет, но там каждый утверждал, что не знает, где находится оригинал. Сам я забрать картину не мог, потому был туда не вхож. Юрий Королев (бывший директор Третьяковки. — Авт.) неоднократно звонил в Олимпийский комитет, но никто ему не помог. Я гоню от себя мысль, что его уже кому-нибудь продали.
“Авторских документов на талисман Олимпиады мне не выдали”
— Вы никогда не скрывали своего отрицательного отношения к Олимпийскому комитету. Оригинал медвежонка пропал, авторский договор они с вами не заключили, гонорары за использование изображения получает непонятно кто… Как так получилось?
— Как только мне объявили, что мой мишка станет талисманом, следующий вопрос был: “Так мы даем его в печать?” Я засомневался “Ну, наверное, прежде чем его печатать, нужно оформить юридические документы?” На это меня пригласили к ним офис. С этого момента и начался полный бред. За столом сидел целый консилиум. Один человек сказал: “О чем мы, собственно, говорим? Ведь автор медведя — советский народ!” У меня пропал дар речи. Я только смог возразить: “А кто же тогда я? Кто к вам сегодня пришел?” Мне ответили: “Ну, вы, так сказать, соединяющее звено между мнением народа и…”
— …листом бумаги?
— По их мнению, да. “Ведь это народ решил, что будет медведь” — вот что мне сказали. Я был возмущен и привел им пример: по просьбе севастопольцев композитор Лепин написал “Севастопольский вальс”. Так что, автор песни — севастопольцы? Но на эту компанию любое логическое построение фразы не имело воздействия.
— Но гонорар-то вам перечислили?
— Два раза — до Олимпиады и после нее. Один раз в кассе Олимпийского комитета я получил 1300 рублей, а после Олимпиады кто-то перевел мне на книжку еще около 700 рублей. Я склонен думать, что это за мишку. Это все. Перед играми мне принесли бумажку, в которой было написано следующее: “Я, Чижиков Виктор Александрович, заявляю, что все мои гонорары, которые будут приходить на мое имя за рисунок “Забавный медвежонок”, прошу перечислять на счет оргкомитета Олимпиады-80, вплоть до окончания Олимпиады”. Я подписал, чтобы больше в оргкомитет не ходить. Между тем Олимпиада кончилась 30 лет назад, а на Арбате и сейчас продаются футболки с моим мишкой, Гоша Куценко катается на коньках в майке с ним же, по телевидению запустили передачу, где олимпийский медвежонок летает по всяким злачным местам — в гости к бывшим уголовникам, стриптизершам, в интим-салон… Сердце разрывается, когда все это видишь. Но скажу откровенно, нести бремя автора олимпийского мишки было тяжело уже тогда, еще до начала Олимпиады.
— А ведь со стороны кажется, что быть автором всенародно любимого героя очень здорово и почетно. Хотя бы от осознания того, что ты придумал нечто, что полюбили абсолютно все. Разве не так?
— Если бы. В оргкомитете всячески давали понять, что после того, как я выполнил свою работу, во мне больше не нуждаются. Например, звонит заместитель начальника управления пропаганды и просит: “А вы могли бы убрать свою подпись с оригинала рисунка?” Я в недоумении спрашиваю: “Зачем?” Мне в ответ: “Они берут рисунок на патентование, подпись мешает”. Как может мешать авторская подпись? Если бы я под Айвазовским расписался, там бы она, конечно, мешала. Но под моим рисунком? В трубке голос: “Виктор Александрович, понимаете, НАДО снять”. Я наотрез отказался, а в ответ услышал: “Ну что ж, придется своими силами…”
— Но ведь у вас была возможность вживую увидеть отношение людей к вашему мише, уж Олимпиаду вы наверняка смотрели в качестве почетного гостя на стадионе?
— Никто меня туда не приглашал. Хотя почему-то вся общественность была уверена в том же, что предположили и вы. Я знал, что приглашения рассылались за полгода до открытия. Но я ничего не получил. В итоге за пять дней до начала Олимпийских игр я не выдержал и уехал с сыном в деревню за 160 км от города. Туда мне позвонила жена и сказала, что в газете “Труд” написано, будто я — почетный гость Олимпиады. Я-то понимаю, что это неправда. В итоге жена все же уговорила вернуться в Москву, а сама тем временем выбила для меня аккредитацию. Сыну, который тогда учился в шестом классе, билет удалось купить, но только на противоположную трибуну. А супруге вообще билета не досталось.
— Многие газеты писали, что вас закидывали письмами с благодарностью за мишку?
— Это правда, только, к сожалению, до меня они не доходили. До меня дошла ничтожная часть. Например, американская девчонка-гимнастка прислала письмо и чек на 10 долларов. Она написала, что копила эти деньги, и попросила выслать одного мишку, которого обещала брать на все соревнования. Я так и сделал. С 1978 года храню письмо нашей известной писательницы Зои Воскресенской, где она тепло благодарит за то, что я нарисовал медвежонка. Больше пяти лет переписывался с целым классом из Польши, высылал им книги. Все они присылали письма либо на “Мурзилку”, либо на мой домашний адрес.
— А фигурки медвежат тоже дарили?
— До сих пор дарят. Вот даже недавно один мужчина прислал большую мягкую игрушку, напоминающую олимпийского медвежонка, у него спереди написано “Виктор”, а сзади “Чижиков”. А потом прислал еще одного такого же, так у него на груди — “Дима”, а на спине — “Медведев”.
“Мы захватили медведя, и надо его держать”
— Давайте перенесемся в недавнее прошлое. Как вы с точки зрения художника относитесь к символу нашей сборной на Олимпиаде в Турине — белому Чебурашке?
— Это ужасно. Вытаскивать полинявшего Чебурашку примитивно. Он же выглядит поседевшим! Японцы когда-то сделали героев своих мультфильмов седыми, но это ведь их методы, нам они абсолютно не годятся.
— А каким вы видите символ Олимпиады-2014 в Сочи? Кстати, к вам не обращались из оргкомитета с просьбой помочь?
— Нет, да я и не хочу с ними связываться. А вообще, мне кажется, нам не нужно отходить от традиционного образа. Мы захватили медведя, и надо его держать. Пока его кто-то другой не взял, та же Канада, у них вон гризли водятся. Для нового талисмана я бы взял старого медвежонка, который полюбился всем, и вставил ему в лапки лыжи. Кстати, вы приглядывались к русской сноубордистке Кате Илюхиной, которая зимой взяла “серебро” на Олимпиаде в Ванкувере? У нее же выражение лица точь-в-точь как у моего медвежонка! И зачем нам кто-то еще? Сейчас, что ни придумай, все не годится. Взять, например, волка — он уже в Югославии был. Но что-либо объяснять оргкомитету неохота… Я бы вообще передал талисманное дело Министерству культуры, ведь художники сосредоточены в культуре, а не в спорте.
— Вам самому какой образ вашего мишки ближе? Ведь во время Олимпиады-80 его выпускали и в виде художника, и журналиста, и строителя.
— Ох, да мне все равно. (Вздыхает.) Мне лишь бы медведь. Хотя мой самый любимый мишка стоит у меня на шкафу. (Достает большого олимпийского медвежонка с полки.) Эту фигуру мне подарил автор с Дулевского завода, с которым мы ее сделали вместе. Очень хороший получился у нас медвежонок! Последний раз я видел штук сорок маленьких дулевских медведей на барахолке в Вене в 1996 году. И как только там оказались? А вот медведь, который улетал в небо, получился совсем не похож на рисованный оригинал по пропорциям. Я бы с радостью помог оргкомитету сделать его лучше, но моя помощь была им не нужна.
— Виктор Александрович, и все же — вам не было грустно смотреть, как над “Лужниками” улетает ласковый Миша? Пусть он и не точная копия вашего, но сделанный по его образу и подобию. Столько людей плакали над этой картиной…
— Совсем нет, даже наоборот, я наблюдал за мишкой с облегчением. Ведь остались позади унижения и никчемные переживания. Все остальные плакали, им было грустно, что он улетает, они же привыкли к нему. Столько лет прошло, а я все равно волнуюсь, когда говорю на эту тему. А напоминают постоянно. Все использования мишки в неподобающих ситуациях и карикатурных рисунках — они же уничтожают моего медведя как народного героя. И сделать я ничего не могу, по документам я не автор, а у нас только печати имеют силы. Теперь понимаете, почему на закрытии Олимпиады я старался абстрагироваться и наблюдал как нейтральный человек, куда медвежонка понесет… И его действительно черт знает куда понесло.
— Что же получается, олимпийский мишка в вашу жизнь счастья совсем не принес?
— Он принес мне творческое удовлетворение, это была настоящая победа моей мысли, моего творческого метода, мировоззрения. Но мое бесправие растянулось как в сказке — на тридцать лет и три года. А это очень тяжелая ноша
